Оригинал взят у
vaverkina в
О том, как я угодила в спецприёмник на Симферопольском...
...и как замечательно "откинулась" из него через пять суток
ВЕРА ЛАВРЕШИНА
На Триумфальную площадь 31 марта мы вышли с плакатами привычного уже содержания: о неповиновении полицаям, бойкоте режиму. На моей картонке была сформулирована любимая тема, даже две сразу: "Да здравствует Учредительное собрание! Путлер, выпей яду!" С очевидным намёком на судьбу ещё одного, немецкого нацлидера, который, помучив тоталитаризмом свой народ дюжину лет, всё-таки взял и "освободил" его от себя, добровольно отравившись. А наш облезленький "батяня, батяня, батяня вомбат" (как поёт люберецкий трубадур Расторгуев), только наливается до краёв ботоксом и наглостью, готовится к вечному царствованию. Как там у Пушкина? "Правитель слабый и лукавый, плешивый щёголь, враг труда, нечаянно пригретый славой, над нами властвовал тогда..." Очень точный портрет, только имя властителя - не Александр на этот раз, а Владимир.
Нас очень быстро убрали в автозак, всех в один и тот же, что было очень кстати. Мы ведь готовились напороться на конкурирующую "стратегию повиновения" в исполнении некой группы "Прорыв", которая предлагала накануне в сети всем протестующим добровольно отправляться в автозаки и там чуть ли не целоваться с полицаями, ведя с ними душеспасительные беседы. Это чтобы перевоспитать их своим близким к идиотизму, "шоковым" (я бы так сказала) миролюбием.
Мы тоже не чингачгуки, топор войны оставили пока дома, однако молоточек для измельчения окна я с собой прихватила, а также две новогодние хлопушки для общего тонуса. Полицаи заметно подскочили от хлопков под ногами, да ещё с вонючим дымом. Жаль, окно в автозаке оказалось абсолютно непробиваемым, а молоток, увы, сломался. Издержки! Но психологически все эти спецэффекты, наряду с непрерывным нашим сопротивлением, сильно огорчают и изводят неприятеля.
Рослый "марсианин" ( в шлеме и панцире) потрудился загнать нас, Надю Низовкину, Таню Стецуру и меня, на заднее сидение, поскольку там удобнее было нас корёжить и пытать, наваливась бронежилетом и коленками. В ответ на него сыпались непрерывные тумаки и оплеухи. Рацию мы то и дело выхватывали у него, словно эстафетную палочку старались друг другу передать. Это его чрезвычайно бесило. Затем он повоевал с нашими свежепойманными друзьями - Павлом Шехтманом, Геннадием Строгановым, Дмитрием Смирновым. К нам присоединились потом ещё двое - и мы заблокировали дверь в клетку, скандируя: "Это наш автозак! Путлер, выпей яду! Смерть фашистским полицаям!" Народ на улице встречал эти вопли ликованием. Дверку-то то и дело распахивали. А что толку: дверь мы крепко держим, чтобы никто больше не вошёл.
Когда подъехали к Таганскому ОВД, мы скотчем обмотали себе руки, нераздельно соединившись в цепочку, впятером. Чтобы труднее было нас тащить из автобуса. Пели песни - национально-освободительные и с левым уклоном, ибо таких в нашей левоватой империи - большинство. Я-то и вовсе, чтобы тоски на них нагнать, запела - притом чрезвычайно агрессивно: "Богородица, Дева, радуйся", а также "Отче наш" и прочие простые молитвы. За это меня из автозака просто вышвырнули спиной вперёд и хорошо попинали. Я запела ещё агрессивней, и ещё "духовней", чтобы веселее было оббивать собою все выступы на пути.
"Яко Твое есть Царство и сила, и слава - во веки веков! Аминь!" Да здравствует наш православный джихад! Урррра!
Они избили и истоптали всех, кто отказался выйти.
Последними внесли в отделение Надю Низовкину и Таню Стецуру. Их очень долго не транспортировали, поэтому было особенно страшно за их здоровье и жизнь. Эти мерзавцы отключали камеру, на которую обычно нас снимают в автобусе, чтобы давить и душить девушек, выламывть им пальцы в своё удовольствие. Твари. Надю, например, просто несли за ноги и за волосы, вырвав огромный их клок. Она не сразу в себя пришла, лежала на полу минут 15. От вызова "скорой" отказалась.
И снова эта дурная история с содержанием нас в коридоре, среди стендов с полицай-тематикой и увещеваниями сотрудников: представьтесь-подпишите, представьтесь-подпишите! Да заприте же нас в камеру наконец и отвяжитесь! Иначе ваш стенд с наглядной агитацией сейчас полетит во все стороны в виде мелких ошмётков!
Нас, как обычно, не поняли, не услышали. И стенд, расчленённый нами на фрагменты, посыпался на пол.
Начался такой водоворот и хитросплетение нас (Нади, Тани, меня) с полицейской сворой, что вспоминаются лишь отдельные эпизоды. Помню, под моими руками затрещала форма на противнике, несколько раз удалось ткнуть
сосредоточенного садюгу кулаком куда-то в шею, а дальше - я очутилась на полу, щекой прижатая к грязному полу, а коленом он раздавливал мне рёбра так, что дыхнуть невозможно было. От рёбер коленом жал к затылку, наваливаясь на меня всей своей медвежьей тушей.
Тут уж не дёрнешься. Потом меня подняли, как мешок, и плюхнули на стул, заведя скованные наручниками кисти за спину. Еле отдышалась. Я увидела, что Таня и Надя молча стоят, тоже в самозатягивающихся наручниках, под стражей, лицом к стене. Вертухай время от времени выворачивал им пальцы и запястья, что-то приговаривая.
Для обыска нам троим ещё и ноги скрутили скотчем, причём моим, который мы использовали в автозаке для объединения. Они преспокойно у меня его зажилили - для своей канцелярии. Но после потасовки в связи с уничтожением стенда дело пошло живее: наше имущество из карманов и рюкзаков быстро повытаскивали и описали, а нас определили туда, куда мы и старались попасть: в камеру. Это славное местечко, в полумраке которого, несмотря на жёсткость ложа, мы быстро расслабились и уснули. Диму Смирнова отпустили, так как нашли у него удостоверение личности, а Пашу Шехтмана и Гену Строганова заперли в камеру рядом с нашей.
Мы все, впятером, сразу же объявили сухую голодовку. И категорический отказ им что-либо подписывать из документов.
Нас потом дёрнули ещё разок - для отпечатков пальцев: но руки у всех нас так и ходили ходуном в ответственный момент, ничего там у них не зафиксировалось, как требуется.
По истечении сорока восьми часов нам велели готовиться ехать в суд. Мы предложили им замечательное условие:
нас везут в суд всех вместе - и тогда мы идём сами в машину, не сопротивляемся. Если же каждого отдельно - то таскать вас нам, не перетаскать!
Нам опять не вняли. Меня потащили в машину в единственном числе. За это я постаралась причинить им макси
мум неудобств. Привезли меня в 3-й Самотёчный переулок, 367-й участок. Они очень устали перегружать меня из судебного подъезда в подъезд, путаясь в этажах и кабинетах. В зале суда я удобно улеглась на скамейку перед светлым ликом судьи Абрамовой, подперев голову рукой, объявила ей о своём бойкоте всех структур режима и продолжении сухой голодовки. Суд промелькнул, подобно молнии: она что-то быстро пробормотала, периодически сама как-то отвечая на задаваемые мне вопросы, потом исчезла ненадолго, чтобы потом быстро вынести приговор: пять суток в спецприёмнике за неповиновение полиции, порванную форму, сквернословие, уничтоженный стенд. И уж не помню, что ещё: копии протокола мне не дали, ведь я не подписываю договоров со всякими вельзевулами.
Забавно, что конвой со мной так истерзался и выдохся, что всех остальных узников они повезли было в суд - так, как мы требовали, всех скопом, - причём не довезли, по дороге отпустили восвояси!
А мне уж пришлось "мотать срок" в спецприёмнике на Симферопольском бульваре. В женскую камеру уже на второй-третий день набилось аж девять человек. Все, кроме меня, непрестанно что-то ели, пили, курили, ржали, матерились и мельтешили в пространстве . Я старалась лежать лицом к стене и спать по возможности непрерывно. Тяжело было постоянно видеть еду и чай, нюхать канцерогенный никотиновый выхлоп.
С первого же утра меня чувствительно репрессировали. Пришёл замначальника узилища, молодой и важный, приказал мне не лежать в его присутствии, так как это НЕ ПОЛОЖЕНО. Я объяснила ему, что не признаю, отвергаю все ветви власти в государстве как нелегитимные. И уж он-то мне точно не начальник. И сообщила, что с 31 марта держу сухую голодовку. Запечатлеть этот факт на бумаге и сопроводить его подписью я наотрез отказалась. Что тут с ним началось! Истерика настоящая. Он разозлился, отобрал у меня книгу, которую я читала, заявив, что нечего читать книги из библиотеки, собранной персоналом.
- Что-что-что? - переспросила я. - Вы хотите сказать, что "Школу для дураков" Саши Соколова принесли ваши сотрудники из дома?
- Само собой, - нагло солгал этот чинуша. Никакого штампа на книжке, естественно, не было.
А следом за книжкой у меня была отобрана постель. Полностью. Лежать мне пришлось на крупноячеистой, железной койке, подложив под себя куртку. Прутья больно впивались в тело с утра до вечера . На ночь, однако, мне возвращали матрас и подушку, чтобы в шесть утра всё это из-под меня мстительно выдернуть.
Сказывалось моё некое особое положение. Я его ясно почувствовала. Меня покарали за мой бунт, но я быстро приспособилась "жёстко спать", поскольку что-то требовать или жаловаться в такой ситуации невозможно. Некому и незачем. Зато трижды в день молодой человек из числа отбывающих здесь наказание любезно приносил мне поднос с "рационом". Железная посуда с едой, запакованный в целлофан батон белого хлеба. Я умоляла его прекратить это делать, искушая меня, но он отвечал:
- Мне велят, я и приношу. Может, покушаете? Сегодня печёнка с гречкой... Вкусно!
Все остальные барышни привлекались то и дело к принудительным работам по мытью полов, по кухне, по сортировке белья и т.п. Ко мне, естестественно, с подобными требованиями даже не обращались. Многих дам это злило. "Лежит, как барыня, - слышала я иногда их разговор сквозь сон. - Мне вот никто завтрак в постель не подаёт. Она там не сдохла ещё? Что-то уже не шевелится..."
А ещё одна юная нахалка спросила меня как-то на ночь глядя, когда я ненадолго проснулась: а не брожу ли я часом во сне? Я зловеще улыбнулась в ответ: " Как не бродить... Брожу, милая, меня ведь жажда-то мучит... Укушу, смотри... Ты уж не мельтеши перед глазами... Жить, поди, хочется?"
Девушка заметно напряглась и с разговорчиками больше не лезла
Другая, трепетная, напротив, принималась время от времени жаловаться и плакать во всеуслышание. Пришлось её как-то раз успокоить, объяснив простую вещь: здесь такое особое место, где плакать нельзя. То есть категорически, совсем и никогда, А не то пропадёшь: и окружающие тебя возненавидят, презирать станут, и себя изведёшь. Сломаешься, превратишься в тряпку. И в психушку тебя поволокут вполне заслуженно. А ну-ка взяла себя в руки!!!! Быстро!!!!
Что ж, красавица вроде и утихла от моего восклицания... И не обиделась.
Увы, на многомиллионном скопище милых, безвольных, безотказных созданий, держится и продлевается эта гнусная принудительная система, с которой они и не думают бороться, а, наоборот, легко к ней приспосабливаются. Как бы ДОБРОВОЛЬНО соглашаются пойти помыть пол, а на самом деле - просто боятся отказать. Потому что знают: менту откажешь - тебе же хуже будет. Он, если захочет, съест тебя с хреном и горчицей и не подавится. А предлагает он "поработать" всегда с милой улыбкой. С улыбкой и девушки вынуждены подчиниться . Всё как бы полюбовно. А как иначе?
Я попробовала представить себе такую картину: входит герр замначальника каземата поутру, а мы все, вдевятером, не вскакиваем, а лежим на койках и его бойкотируем. В следующей, мужской камере, тоже все лежат и бокотируют. ВО ВСЕХ ЗАКОУЛКАХ ЭТОГО ПРЕЛЕСТНОГО ЗАВЕДЕНИЯ КАК НАЧАЛЬНИКОВ, ТАК И ИХ ПОДЧИНЁННЫХ УЗНИКИ, ВСЕ, КАК ОДИН, БЕРУТ - И БОЙКОТИРУЮТ.
И рабовладение в нашей федерации - наконец - тихо рушится...
Мечты, мечты... Где ваша сладость?
Познавательно было пообщаться с местной медициной. В целом симпатичная седая женщина-фельдшер, как бы не замечая, что лежу я прямо на голом железе, окутанная густым сизым дымом ( барышни-то курили непрерывно), советовала мне срочно вызвать "скорую помощь", не дожидаясь, когда совсем скрутит. Я отвечала, что со мной всё хорошо, что ничего мне не надо, давление мерить не будем, можете идти. Долежу свой срок как-нибудь помаленьку.
Вторая была и вовсе непрошибаемая. Пришла, повертелась около меня, охотно ушла , как только я её об этом настойчиво попросила. "Ну, зовите, если что", - сказала она на прощание - с фальшивой улыбкой.
Впрочем, они особо ни на чём и не настаивали. Видно было, что сбагрить меня хотят, причём понятно куда. В психушку. Слышала я такие разговоры под дверью камеры.
Поэтому был у меня стимул - продержаться каким-то образом без "скорой". Так как явятся опять волкодавы со сми рительной рубашкой. В Ганнушкина повезут. А это уже надоело.
Кризисный момент (на четвёртый день пребывания) удалось пережить без госпитализации. Спасла вода, в которой я подолгу держала руки, голову, старалась пропитать ею всю себя насквозь. Возле параши находилась широкая такая раковина, удобная для омовений. И в какой-то момент мне перестало невыносимо скручивать спазмами руки-ноги и желудок, я смогла спокойно лечь и уснуть. На пятый день, ближе
к освобождению, я стала по глоточку приучаться к поглощению воды. Ощущения были невыносимо блаженные. Всё тело наполнялось летучими пузырьками, словно я воздушный шар. А может быть, даже гейзер.
Перед выходом за ворота заведения я попила чаю с зерновыми хлебцами и сыром.
За воротами спецприёмника меня ждали друзья: Надир Фаттяхетдинов, Юра Челдаев и хороший человек Михаил, не помню фамилии сейчас, - с машиной. И с бутылью воды, шоколадом...
Мой поход по злачным местам закончился благополучно, даже счастливо. Не без приятности пообщалась я перед уходом с замначальника спецприёмника. "Ещё увидимся, - сказала я ему, - ведь я здесь не последний раз, не сомневайтесь. Вернусь. И друзей с собой захвачу. Хорошее у вас тут местечко, гостеприимное. Будем регулярно наведываться к вам с обыском!!"
Мой неприхотливый юмор оппоненту явно не понравился...
Смешная деталь для пируэта в конце рассказа: за пятисуточное пребывание в этом почти пятизвёздочном заведении мне выписали квитанцию для оплаты услуг. Я им задолжала сто рублей...
